Вечность материи, вечность духа. В чем разница между Малевичем, Рублевым и Рафаэлем

Икона «Троица» была написана Рублевым для Троицкого храма монастыря, основанного Сергием Радонежским. Искусствовед Никита Голейзовский полагает, что после пожара в Москве в 1547 году икона была реставрирована и возвращена монастырю. В середине XVII века была еще одна реставрация. От образа иконы этого времени осталась, по словам Голейзовского, только верхняя часть. В начале XX века реставрацией иконы занимался уже мастер из Мстеры Василий Гурьянов. Означает ли это, что мы смотрим на Гурьянова, а не на Рублева, когда смотрим на икону «Троицы»? Правда ли, что от Рублева осталось правое плечо левого ангела? Почему мы тем не менее смотрим на Рублева? Потому что мы видим философию Рублева, а не Гурьянова. В чем эта философия состоит?

Философия «Троицы» основана на отличии греческой патристики от латинской. Если икона «богословствует», то в греческом варианте икона склоняется к апофатическому содержанию, а в латинском варианте — к катафатическому. Греки формулируют: Бог не есть то, что есть. Латиняне полагают: Бог есть превосходная степень того, что есть.

В одном случае под словами «не есть» понимается то, что выше сущего. В другом случае — понимается превосходная степень сущего. А это уже неправомерное принижение божественного. Греки говорят, что сущему противостоит ничто, но Бог непостижимо выше этого человеком воспринятого противостояния. Латиняне помещают Бога в один горизонт с ничто. Первый вариант реализуется в иконописи посредством обратной перспективы. Второй — посредством линейной перспективы. В одном случае немыслимо мир представить вне Бога. Во втором перспектива построена так, что превращает Бога в исчезающе малую величину, то есть мы можем мыслить мир без Бога. Поэтому Псевдо-Дионисий Ареопагит выпадает из онтологического разума, а Августин Блаженный остается в нем. Сартр может спокойно писать книгу «Бытие и ничто». Сергей Булгаков с таким же спокойствием может утверждать, что есть одно бытие — Бог. Всё остальное есть смесь сущего с несущим.

В западной культуре Бог есть слово. В восточной — Бог выше слова. О том, что есть, можно говорить на языке истины. О том, чего нет, нельзя говорить. Для этого у языка нет слов.

В романо-германской культуре позволительно о Боге и вещах говорить на одном языке. В византийской культуре на место слова встает молчание.

К Богу ведет не слово, а образ. Но что делать со второй истиной заповеди Бога, запрещающей изображение? Слово заставляет нас доказывать то, что есть. Образ показывает невидимое. Запад доказывает посредством слов. Доказывая недоказуемое, он обесценивает слова. Мы показываем образы, которые не есть изображения. Визуальная культура (изображения) обесценивает образы. Образ отсылает человека к самому себе. Изображение отсылает его к тому, что вне его, к вещам.

Что нам говорит о нашей истории уже более 500 лет «Троица» Андрея Рублева? От нашей истории Рублев оставил чашу Христа, дом Авраама и дуб. Куда делось всё остальное? Всё остальное кануло в вечность. Почему в вечность? Посмотрим на икону. Что мы на ней видим? Три человека. Они не смотрят на нас. Мы им не интересны. Они смотрят друг на друга. Эта «троица» занята собой. Беседуют ли они? Вряд ли. Для беседы нужен язык, нужны слова. А они пространственно-временные. На иконе беседа идет без слов. Откуда взялись слова у человека? Из немой вечности. Что изображено Рублевым в «Троице»? В ней изображена вечность, уместившаяся в мгновение. В этом мгновении нет места словам. Молчание представляет дословную коммуникацию божественной Троицы. Рублев убрал язык, стер слова, везде поместил центр движения, совместив молчание, вечность и живое.

«Троица» Рублева — это не «Черный квадрат» Малевича. Малевич стер иллюзивную материю, и на месте бытия появился слепоглухонемой космос. Почему у Малевича мир мертвый, а у Рублева Бог живой? Потому что у Малевича вечность материи, а у Рублева вечность духа.

Малевич будет искать место Богу. Запад не будет искать для него место, он просто его убьет, изобразив мертвым. У Рублева «Троица» не космическая, она аутистическая. И люди, подобно Богу, не космические существа, а аутистические.

В чем совпадает Малевич с Рублевым? В том, что ни у Рублева на иконе, ни у Малевича на картине нет времени и языка. Молчание, а не язык является адекватным способом существования и человека, и Бога.

Не об этом ли нам говорит список Рублева с иконы Владимирской Богоматери?

Бог невидим. Как же его можно изобразить? Мы его можем изобразить лишь постольку, поскольку он сам показал нам себя в Христе-человеке. Как художнику сделать невидимое видимым? На иконе мы видим три дискретно выделенные фигуры. Как художнику преодолеть эту дискретность? Как изобразить Бога невидимого и одновременно самого себя показывающего нам в пространстве? В этом случае можно прибегнуть к символам. Представить, что престол — Бог-Отец, а голубь — Дух Святой. Рублев исходит из того, что если Бог показал себя как человека, то и два других образа логично представить не символически, а в образе людей. Преодолеть дискретность фигур в пространстве Андрей Рублев решил при помощи идеи соборности.

«Троица» — это собор. Что такое собор? Это такой способ объединения людей, которые присутствуют со смещенным из центра «я». Как сместить этот центр художнику в пространстве иконы? Спросим себя: где центр на иконе Рублева? Говорят, что этот центр — чаша. Но если центр — чаша, тогда на иконе никакого собора нет. Чаша — вещь, отсылающая к другой вещи. Чаша репрезентирует вещь. Троица присутствует на иконе лично. Репрезентация в центре личного присутствия Троицы? Вещь — в центре? Никакого центра на иконе Рублева нет. Он нигде. Везде окружность, круг. Что получается? Движение по кругу. Это движение, в котором нет первого и последнего, начала и конца. Троица в круге вечности. Что отсюда следует? Что каждый может быть в любой фигуре. Об этом говорит склоненность голов друг к другу.

Троица нас не видит. Почему? Потому что мы во времени, а Она вне времени. Что делают люди, когда беседуют друг с другом? Они соединяют воображаемое и реальное. Что мы видим на иконе Рублева? Немотствующую вечность. Собор видимого передает невидимое. Что может объединить людей со смещенным из центра «я»? Ни интересы, ни власть, ни сила, ни разговоры о возвышенном и прекрасном. Их может объединить только любовь. Что мы видим в «Троице» Рублева? Любовь. В любви фигуры нераздельны и неслиянны. Вот этот разъединительный синтез собора любви и изображен в «Троице» Рублева.

Что говорил Флоренский, глядя на эту икону? Он говорил: есть «Троица» Рублева, есть Бог. Флоренский не сказал, глядя на нее, что есть человек. Человека может и не быть. Он сказал: есть Бог. А человека художник отдал времени. «Троица» не доказывает существование Бога, она ничего не доказывает. Доказательству подлежит существование человека. «Троица» Рублева выводит взгляд зрителя за пределы видимого, красок. А что за пределами? А за пределами видимого изображение и изображаемое, символ и символизируемое совпадают.

Чем список с иконы Владимирской Божьей Матери Рублева отличается от «Сикстинской Мадонны» Рафаэля? На иконе Богоматерь смотрит на ребенка, но видит не его тело, а его судьбу. Ребенок и мать смотрят в глаза друг другу. А что видит Мадонна Рафаэля? Она смотрит на нас. Что она видит? Она видит то же, что и ее ребенок. Они оба видят то же, что видим и мы. То есть они видят то, что лежит на поверхности, что образует нашу телесную оболочку.

Сравним икону Владимирской Божьей Матери со знаменитой картиной Рафаэля «Madonna del Popolo», или «Тагильской Мадонной» («Тагильской Мадонной» называется вариант работы, обнаруженный в 1924 году в Нижнем Тагиле. Его принадлежность Рафаэлю оспаривается. Впрочем, наиболее широко известный вариант этой картины из Лорето (Италия) также является копией. — Прим. ред.), которую он написал в 1509 году.

На этой картине молодая женщина смотрит на ребенка, ребенок смотрит на нее. Чем женщина занята? Она показывает младенца своему мужу. Правой рукой она приподнимает кисейное покрывало, на ее левую руку накинуто тяжелое одеяло. Ребенок протягивает руки к матери, мать любуется жизнерадостным младенцем. Перед женщиной ребенок на кровати. За ее спиной из полутьмы выглядывает муж. Руки женщины связаны вещами. Все герои этой картины Рафаэля живут во времени. В нем одно сущее отсылает к другому сущему. Что видит младенец? То же, что и мы, зрители. Вяжущую связь вещей. Что видят родители? Судьбу ребенка? Нет, для этого нужно быть вне времени. Они видят радость жизни. Там, где женщина, там яркое цветовое пятно. Там, где ее муж, темное пятно. Почему между ними такая граница? Не потому, что в этом различии художник видит грань между чувственным и сверхчувственным. Это обычное мирское дело. Жена молода, хороша и может родить еще не одного младенца. Муж уже не так молод. Он успел пожить и знает, что всё в этом мире показывает себя не таким, какое оно есть. О чем он думает, глядя на ребенка? Он думает не о ребенке. Он думает о себе: а мой ли это ребенок?

Иными словами, Рафаэль показал нам семью, похожую на все семьи в мире. Рублев бросил взгляд на Богоматерь из вечности.

Икона Владимирской Богоматери освобождает нас от бесконечности мирских радостей, забот и огорчений. Она готовит нас к общению с Богом, к молитве. Рафаэль утопил зрителя в связи бесконечных репрезентаций. Икона требует от зрителя преодоления разрыва между двумя мирами. Картина радует нас тем, что мы узнаем в ней себя. Она растворяет нас в земном мире.