Фёдор Гиренок
Для удовольствия человеку нужен другой. Для счастья ему достаточно самого себя. И всё равно даже самые счастливые несчастны. Почему?
ВИНА ЧЕЛОВЕКА
Вина человека состоит в том, что он как бы прокрался в мир, не имея на то в нём никаких оснований. Люди родились существами без сущности, без инстинктов, и поэтому мы слишком текучи. Даже наш мозг податлив, как пластилин. Например, у человека, который привык читать философские тексты, мозги не такие, как у человека, который привык читать детективы. При чтении у него в мозгу будут активироваться разные нейроны.
В науке между творцами и исполнителями, между метафизиками и аналитиками существует труднопреодолимая преграда, в виде которой выступает мозг, то есть привычка к тому или иному способу мысли. Эту преграду нельзя преодолеть никакими социальными преобразованиями, никакими герменевтическими приёмами, никаким истолкованием. Каковы люди, таковы и их мозги. Иными словами, вопреки идеям когнитивных наук нужно признать, что человек – ключ к исследованию мозга, а не мозг – ключ к исследованию человека. Приверженцам имперской идеи трудно понять то, что делают демократы, ибо у последних мозговые структуры уже устроены иначе.
Поэтому первое несчастье людей состоит в том, что всё, что они делают, всё, о чём они думают, консервируется в устройстве мозга. И то, что было следствием, может выступать на поверхности социальной жизни уже как причина.
Чтобы мыслить, человеку надо постоянно вступать в борьбу с самим собой, расплавляя себя до плазменного состояния. А это очень трудно. Почти невозможно, ибо требует эмоционального самовоздействия.
АМБИВАЛЕНТНОСТЬ ЭМОЦИЙ
Любое живое существо боится. У него есть предметный страх, а у человека плюс ко всему есть ещё какой-то изначальный беспредметный страх. Почему? Потому что человек – это его эмоции, его замыслы, то, о чём он думает. А эмоции – это воздействие на себя образами, которые рождаются самим этим воздействием. Поэтому эмоции принципиально амбивалентны. В них изначально растворён субъект и объект. С одной стороны, они ведут, например, к счастью, а с другой – в них содержится возможность страшной расплаты за эту их первую часть. Эмоции несут в себе своё отрицание. А это значит, что удовольствие обязательно закончится какими-то непереносимыми страданиями. Поскольку никто не может отказаться от удовольствия, постольку никто не может избежать страданий. Счастье становится для людей вестником грядущего несчастья.
Полностью счастливыми могут быть только люди, для которых нет беспредметного страха. Но это уже особая порода людей, которые являются носителями так называемого клипового сознания.
АСОЦИАЛЬНОЕ ПОВЕДЕНИЕ
Изначальный страх мучает тяжело, потому что он не оставляет человека ни на одну секунду, не даёт ему даже намёка на передышку, и всем людям нужно как-то выходить из этой ситуации. Что мы обычно делаем? Мы начинаем вести себя асоциально, плохо. Нет причин для того, чтобы кто-то из нас бросал вызов социуму. Но мы его бросаем. Мы безобразничаем, и нас, конечно, наказывают. Но это наказание всё-таки лучше того, что мы сами уготовили для себя. Потому что это наказание за дело. Предметное наказание замещает беспредметный страх. Но оно для нас менее страшное, ибо нет ничего страшнее самонаказания, на которое обречён человек. Образ самонаказания – это горгона Медуза с ядовитыми змеями вместо волос, которые непрерывно жалят её.
Заветная мечта человека состоит в избавлении от самонаказания, в замене его правом. Нарушить норму легко, а нарушая её, мы можем пристроить своё чувство страха. Свой интеллект люди используют для того, чтобы замаскировать свои спонтанные желания и грёзы и даже оправдать их задним числом. Например, если убивают, чтобы ограбить, то в этом поступке, по словам Ницше, наверняка хотят скрыть жажду убийства.
Если всё социальное делается с какой-либо целью, то асоциальное – без цели. Но поскольку бесцельность социально неприемлема, постольку к бесцельному эмоциональному действию прибавляется цель.
Итак, люди несчастны потому, что им грозит вечное самонаказание. А также они несчастны потому, что чувство вины появляется в них до того, как они совершат что-либо асоциальное. Эринии настигают людей в момент торжества, в момент, когда кажется, что цель достигнута, поэтому людям лучше всего ставить недостижимые цели.
КРИК БУШМЕНА
Эмоция – это речь, обращённая к самому себе, без присутствия в ней речи другого. Одним из способов существования этой речи является крик. Описание способа существования этой речи можно найти у Юнга в рассказе о бушмене.
У одного бушмена была большая семья. Утром бушмен взял своего любимого сына и пошёл на рыбалку. Бушмен бесстрастно просидел у озера весь день. Клёва не было. А вечером нужно было возвращаться к голодной семье, ждущего его с добычей. Когда бушмен понял это, он в отчаянии вышел из себя, схватил своего любимого сына и в приступе гнева придушил его. Потом, вернувшись к себе и увидев, что он сделал, он закричал. Вот этот крик и есть первая форма мысли-эмоции. Визуально она изображена в «Крике» Мунка.
В крике соединяются смысл и голос. Из их соединения получаются переживания. В крике бушмена переживание дано вместе с языком своего понимания. Крик не нуждается в понимающем истолковании. Отделить язык от переживания – значит убить эмоцию, заменить её сущностным действием. Другими словами, убивает субъективную эмоцию объективный знак. Но убивает её он медленно, сначала в пространстве пустого «я», затем в пространстве представления, в конце концов в пространстве означающего. Эмоция, видимо, умерла недавно на театральных подмостках. Режиссёр и актёры её добили тем, что перестали слышать раздирающий крик бушмена, которым рождается всякое сознание.
Счастье бушмена – в бесстрастии. Сознание – в крике. Человек несчастлив потому, что его сознание сопряжено со страданием.
Статья опубликована в Литературной газете :
№16 (6366) (2012-04-18)
