О том, как Ван Гог написал картину «Башмаки», рассказал Гоген. Одно время Гоген жил у Ван Гога в Арле. В комнате Гогена был маленький фиолетовый натюрморт с огромными башмаками. Эти же башмаки Гоген увидел и в мастерской Ван Гога. «Зачем ты хранишь эту рухлядь?» — спросил Гоген. В ответ он услышал рассказ своего друга.

Винсент Ван Гог, «Башмаки», 1886 год, Музей Ван Гога, Амстердам

Оказывается, Ван Гог, окончив курс теологии, ушел из дома в этих башмаках пешком из Голландии в Бельгию. И не стал, как его отец, священником. Он ушел к шахтерам, к угнетенным рабочим. К своим братьям. Винсент верил в Иисуса и в милосердие. При этом Гоген замечает, что Винсент уже тогда был не такой, как все. Он был сумасшедшим. Ван Гог проповедовал христианские истины шахтерам и обличал богатых. Ван Гога уволили.

Однажды на шахте случился пожар. Один изуродованный человек с обожженным лицом был подобран Ван Гогом. Никто не надеялся на выздоровление этого человека. Ван Гог 40 дней неотрывно был с шахтером, ухаживая за ним. И случилось чудо. Шахтер выздоровел, чтобы вновь спуститься в шахту.

Ван Гог говорил Гогену, что, глядя на иссеченный шрамами лоб шахтера, он видел терновый венец и воскресшего Христа. Никто не знает, как зародилась у Ван Гога идея нарисовать башмаки. Мейер Шапиро полагал, что на эту мысль его мог навести художник Милле, первым изобразивший башмаки стоящими на земле.

Что увидел Хайдеггер в башмаках Ван Гога?

На что тут, собственно, смотреть, говорит Хайдеггер, рассматривая «Башмаки» Ван Гога. И он прав, потому что картина Ван Гога бедна предметами. На ней всего пара каких-то башмаков. Если зрителю не на что смотреть, то тогда он становится философом и начинает искать в картине мысль, высказанную художником. Как ее ищет Хайдеггер? Для этого он приводит в движение свои аффективные образы. Башмаки из галлюценоза Ван Гога коррелируют с образом крестьянки в галлюценозе Хайдеггера. Крестьянка — это дом, семья, церковь, а также труд, земля и забота. Крестьянка носит башмаки. В этом, говорит Хайдеггер, суть башмаков.

Башмаки Ван Гога не стоят, они как будто висят в воздухе. Крестьянка Хайдеггера ходит по земле.

У нее осязательное отношение к вещам. Следовательно, башмаки художника должны быть как-то связаны с землей. Хайдеггер обращает наше внимание на темное нутро башмаков. Что там внутри нутра? Труд ног крестьянки. На коже башмаков сырость почвы. Под подошвой одиночество возвращающегося домой. Из темного нутра слышен зов земли, в нем таится забота об урожае и прячется радость, не ищущая слов.

Конечно, всё это видение Хайдеггера. То, чем он понимает картину Ван Гога. Я же только хочу сказать, что видение художника понимается видением зрителя. Что значит посмотреть картину? Это не значит перечислить нарисованные предметы, увидеть их компоновку, взаимные отражения одного цвета в другом и перемигивание форм. Это значит ответить на видение художника своим видением. Не уклоняться от встречи с ним, ибо в таких встречах и плетется вяжущая связь времени. Если мы видим башмаки, то должен быть зов земли. Если слышен зов земли, то из ничего непременно сгустится фигура крестьянки, которая, отзываясь на зов, не сидит вечером в трактире, не пьет пиво с первым попавшимся ей человеком. Если она не смотрит в воскресные дни сериалы и не привязана к гаджету, то мир уверен в ней, а она уверена в мире.

Не в этой ли встрече раскрывает себя суть художественного творения? Если мы встречаем художественный объект, то он не оставит нас стоять на прежнем месте, у картины. Он аффективными токами мгновенно отправит нас в иной мир, созданный нашим воображением. Это путешествие, говорит Хайдеггер, не самообман, не нечто субъективное, а реальность, то, посредством чего мы расширяем жизненный мир.

Творение художника не раскрывает сокрытое, как думал Хайдеггер. Если мы будем думать так, как Хайдеггер, то нам нужно будет объяснить, откуда взялось сокрытое? Кто его сотворил? Творение не возникает в момент его раскрытия, ибо его бытие уже должно быть.

Творение учреждается в момент, когда художник объективирует свои грезы и они начинают быть вне его.

Как существуют объекты наших грез? Они существуют, если мы относимся к ним как к существующим. Но это искусство. А крестьянка разве художник? Разве была сокрыта истина башмаков для крестьянки? Нет, она уже всё о них знает. И Ван Гог ничего ей не открывает. Истина как алетейя не существует без истины как мистерии. Искусство и есть вечная мистерия человека, а не некоего дазайн. Поэтому искусство говорит не о красоте, не об отражении природы, не об искусстве мастера и ремесленника. Художник трудится над тем, чтобы не пропала связь времен. Поэтому Хайдеггер ошибается, когда говорит о том, что в картине художника воспроизводится всеобщая сущность вещей. В картине воспроизводится не сущность вещей, а сущность человека.

Как Хайдеггер понимает искусство?

Когда западная философия обратила внимание на искусство? В момент, когда естествознание перестало говорить нам какие-то существенные вещи. Когда мы перестали слышать то, что могло бы изменить наше мировоззрение. Современная наука как была в начале XX века, так там и остается до сих пор. Что мы с вами хорошо знаем? Природу. Что мы с вами не знаем? Что такое человек. Если я скажу, что человек извлек самого себя из своих галлюцинаций, то многие пожмут плечами. Если я скажу, что культура — это сон наяву, то найдутся те, кто будет недоумевать. Все знают, что сознание определяет бытие человека, но не все знают, что это на самом деле значит. Это значит, что человек живет не в мире вещей, а в мире грез, призраков и галлюцинаций. Человек — это галлюцинат.

В XX веке мы оставили в покое природу и взялись за исследование субъективности. Но каким образом ее можно исследовать, на каком языке, какими средствами, в каких онтологических картинках? Это всё было не очень понятно.

Философы стали говорить о сверхчувственном на том языке, на котором они привыкли говорить о сущем. В результате философия перестала быть философией и стала кучей интеллектуального хлама.

Кто ее спас от исчезновения в XX веке? Хайдеггер. Каким образом? Таким же, каким Розанов разбудил русскую философию в России. Розанов прочел «Легенду о Великом инквизиторе» Достоевского и результаты своего чтения изложил в статье. За ним пошли другие. Розанов оживил русскую философию. Что это значит? Это значит, что мы с вами стали исследовать то, что называют сегодня субъективностью, или чувственно-сверхчувственными вещами.

В Германии Хайдеггер стал читать Гельдерлина, Рильке и античных авторов и тем самым оживил всю западную философию. Когда взрываются галлюцинации, то в цивилизации обнаруживаются дыры, в которые начинает поступать свежий воздух. Людям становится легче дышать. И вот Хайдеггеру пришло в голову исследовать вопрос о том, что такое искусство. При этом он говорит не слово «искусство», ибо его уже замызгали искусствоведы, а говорит о неких «истоках художественного творения». То есть он ставит вопрос о том, что такое творчество, что такое художественное творчество и что такое художественная реальность.

Человек: галлюцинат или сущее?

Как рассуждает Хайдеггер? Он говорит нам: давайте посмотрим вокруг себя. Что мы увидим? Мы увидим, что картина висит на стене. Но на стене также висит еще и ружье, а на вешалке шляпа. Всё это сущее. Что отсюда следует? Отсюда следует, что картина — это вещь среди вещей. Но мы с вами остановимся для того, чтобы не согласиться с Хайдеггером в самом истоке его мышления. Не согласиться, чтобы сказать: когда мы смотрим вокруг себя, мы видим всё, кроме себя. И вот эта слепота по отношению к человеку не оставит Хайдеггера и в дальнейших его рассуждениях.

Хайдеггер продолжает рассуждать. У всего, что творит человек, есть «вещность». Что дает нам вещность? Она соединяет в нечто единое вещь и иное. Но откуда среди вещей взялось это иное? На этот вопрос Хайдеггер не отвечает, ибо среди вещей не может быть иного. Истоком иного может быть человек. Но если это человек, то тогда не вещность соединяет в единое целое вещь и иное, а воображение.

Хайдеггер стоит на своем. Картина есть вещь, говорит он. Но если картина — вещь, то можем ли мы в терминах вещности отличить картину с башмаками от башмаков? Нет, не можем, ибо мы понимаем, что картина — какая-то странная вещь. Ружье сделано для того, чтобы из него стрелять, шляпа сделана, чтобы ее носить на голове. А картина сделана для чего? Башмаки мы можем надеть. А нарисованные башмаки для чего? Для того, чтобы на них смотреть. Смотреть на что? Ружье исчерпывается своей вещностью, шляпа — своей. У каждой вещи свое назначение, свой телос. Какой телос у картины? Хайдеггер нам говорит, что мы попали в круг и кружим, ставя всё новые вопросы. Но как нам выйти из круга, если исток художника в картине, а исток картины в художнике?

Постулирование этого круга — ошибка Хайдеггера. За эту ошибку Хайдеггер расплачивается тогда, когда говорит, что искусство — это слово, которому не соответствует никакая действительность. Значит, это пустое слово. Если картина — это вещь, то искусство, конечно, не действительно, за ним ничего не стоит, а художник мало чем отличается от ремесленника.

Глядя на картину, мы видим иллюзию присутствия, то есть видим то, чего нет самого по себе, но что имеет причину не в себе, а в художнике, в его картине.

Техническая реальность отличается от художественной тем, что не требует соединения в галлюценозе, не предлагает зрителю самому стать художником, то есть стать причиной реальности галлюцинаторных объектов.

Творить — значит производить, выводить из небытия в бытие. Но производство — это не искусство. Производить можно самолеты. В искусстве из ничто создают что-то. Поэтому искусство является фундаментальной предпосылкой всякого производства. Видимость более важна для человека, чем вещь. Если видимость понимается не как видимость, а как вещь, видимость исчезает, а вместе с ней исчезает и художественная реальность.

Человек изобретает чувство не для того, чтобы воспринимать вещи, а для того, чтобы ими учреждать реальность объектов своих галлюцинаций. Для восприятия объектов достаточно сенсориума животных. Как животные, мы можем видеть цвет. Для восприятия картины этого недостаточно. Чтобы в картине увидеть картину, ее нужно нарисовать. Для этого требуется сенсориум отношения человека к самому себе, а не к вещам. В этом превращении находится тот исток художественного творчества, который Хайдеггер искал среди вещей и не нашел.

На картине Ван Гога, говорит Хайдеггер, совершается истина.

Но разве истина совершается не в слове? Почему же она должна совершиться посредством кисти? «Искусство дает истечь истине», — убеждает нас философ. С этим можно согласиться, отказавшись от понимания истины только как алетейи. Эта истина ничего не значит без истины, понимаемой как мистерия, которая возникает не у животного, а у человека, ослепленного своими грезами. Искусство не таится в природе, как думал Дюрер. Оно таится в природе человека. Картина есть чувственно-сверхчувственная реальность, но эта реальность создается не игрой нейронных клеток, а игрой учрежденных нами объектов наших чувств и мыслей.