Фёдор Гиренок
Переход к постхайдеггерианскому мышлению связан с отказом от идеи конечности человека
Я не знаю ни одного русского, который бы приехал в Германию и сделал в ней что-то такое, что немцы сами не могли сделать. Но я знаю много обрусевших немцев, которые сделали в России то, что сами русские не смогли сделать.
Я иногда думаю, что могло бы быть, если б в Россию приехал не то австриец, не то англичанин с немецкой фамилией, не Витгенштейн, а Хайдеггер. Витгенштейн приехал и уехал, и ничего после себя не оставил. Хайдеггер бы, на мой взгляд, смог сделать то, что когда-то отказался сделать Лейбниц. Он привил бы нам, русским, то, что к нам никак не прививается. Я имею в виду вкус к философии. И не говорите мне, что Хайдеггер научил бы нас национал-социализму.
К началу ХХ века немецкая философия, как, впрочем, и философия вообще, была в самом жалком состоянии. Она умирала. Её убивали бездарные теоретико-познавательные изыскания, например, Когена. Хайдеггер имел мужество оставить мир науки и перейти к миру жизни. Так началась эпоха хайдеггеровского мышления. В чем её суть?
В качестве точки отсчёта я возьму коперниканский переворот Канта. Кант понял, что нельзя через понятия априорно расширить наши знания о предмете. Но это расширение всё равно как-то происходит. Если не через понятия, то каким образом? Ответ: благодаря продуктивному воображению априори. А что же это такое? Это, говорит Кант, способность души человека. Хайдеггеру не понравилось устремление Канта к исследованию субъективности субъекта. На его взгляд, душа человека – понятие тёмное. И Хайдеггер совершает антикантианский переворот, замещая продуктивное воображение априори, то есть способность души человека, – бытием.
Кант во введении к «Логике» ясно говорит, что философия – это наука о внутренних принципах выбора между разными целями, то есть наука о последних целях. Для Канта мы не можем понять мир, не понимая факт присутствия в нём человека. Для Хайдеггера это присутствие не обязательно. У Канта философия понимается как антропология. У Хайдеггера философия понимается как онтология. Для Канта – это наука о субъективном.
Для Хайдеггера – это наука о бытии. Идею Канта будет развивать Гуссерль, правда, своеобразно. Идеи Хайдеггера воспримут французы Делез и Фуко, которые будут настаивать, что бытие бытийствует вне связи с тем, что бытийствует человек. Ими субъективности даётся отвод. И в этом пункте они противостоят и Канту, и Гуссерлю. Тем самым ими также полностью обессмысливается коперниканский переворот Канта.
Наука о бытии строится Хайдеггером на двух основаниях: идее конечности человека и определении человека в качестве сущего. Эти две идеи и составляют признаки хайдеггерианского мышления. Стоит заметить, что само бытие Хайдеггер понимает абсолютно оригинальным образом. Он говорит, что бытие – это то, чего нет, но одновременно то, что дано. Наиболее адекватным способом такого толкования бытия является понимание бытия как галлюцинации, проясняемой в терминах существования человека.
Хайдеггер легитимизировал движение европейской мысли от человека к постчеловеку. Также как Ясперс своей теорией конечного опыта открыл дорогу к легальному использованию наркотиков. Осознание опасности, возникающей на этом пути, можно будет найти у Бодрийяра в работе «Почему всё ещё не исчезло?» и у Фуко, неожиданно для всех заявившего о том, что впервые в европейской философии вопрос о человеке самом по себе был поставлен Кантом.
Соответственно, переход к постхайдеггерианскому мышлению связан с отказом от идеи конечности человека и от его принадлежности к региону сущего, а также с переформатированием концептуальной основы понимания кантовского «четырёхугольника» – четырёх фундаментальных вопросов философии: Что я могу знать? Что я должен делать? На что я смею надеяться? Что есть человек?
Для Канта человек является целью самого себя, для Хайдеггера человек – это фигура неинтересная с точки зрения философии. Для Канта цель принадлежит субъективности, а не региону сущего. Хайдеггер развенчивает смысл идеи человеческого существования. Он придумывает некое Дазайн. Зачем? Затем, чтобы под этим титулом сделать неотличимым существование и экзистирование. Дазайн экзистирует и наряду с телами, которые существуют, но не экзистируют, входит в регион сущего. Хайдеггер нигде не объясняет, что делает возможным это объединение в регион. Равно как он нигде не объясняет, каким способом, за счёт какой субъективности экзистирует Дазайн. Это становится понятным при анализе хайдеггеровской интерпретации кантовских четырёх вопросов из введения к «Логике».
Вот как Хайдеггер интерпретирует эти вопросы:
1. Спрашивая, «что я могу знать», я, согласно Хайдеггеру, уже нахожусь в не-можествовании. Спрашивающий высказывает свою конечность: я не всё могу.
2. Спрашивая, что ты должен делать, ты находишься, говорит Хайдеггер, в состоянии не-исполненности и одновременно в готовности не делать не должное.
3. На что я смею надеяться? Что я вправе ожидать, а что не вправе? Хайдеггер, комментируя этот вопрос, указывает на нужду, на нехватку. «Любое ожидание,- говорит он, – открывает нужду». Человеческий разум тем самым, на его взгляд, свидетельствует о себе как о сущностно конечном.
4. Первые три вопроса, согласно Хайдеггеру, разъясняют четвёртый: что есть человек? Хотя задача, поставленная Кантом, состоит в том, чтобы связать все эти вопросы таким образом, чтобы первые три вопроса были разъяснены исходя из ответа на последний вопрос.
Согласно Канту, философия сводится к ответу на вопрос, что есть человек. Хайдеггер думает иначе. Для него главным вопросом философии является вопрос: Почему свершается бытие?
Постхайдеггерианское мышление исходит из того, что вопрос о том, что есть бытие, зависит от ответа на вопрос о том, что есть человек. А также из понимания того, что философия – это не онтология, а антропология. Как же теперь следует трактовать кантовский четырёхугольник?
1. К вопросу «Что есть человек» следует добавить уточняющее вопрос разъяснение, а именно: «если он существует как цель самого себя?». Существовать как цель самого себя – значит не существовать как тело, то есть существовать двояким образом: как бытие и одновременно как мысль о бытии. Как то, чего нет, но что одновременно дано в доопределении самого себя. Иными словами, ответ на вопрос о том, что есть человек, связан с золотым принципом антропологии, с принципом двойственности человеческого существования.
2. Что я могу знать? В ответе на этот вопрос важно не то, что я не всё могу знать, а важно то, что я вообще что-то могу знать. Важно указать не на «могу», а на «я», на то, что оно определяет себя через грёзу. Потому этот вопрос в постхайдеггерианском мышлении фактически звучит так: почему я, грезящий, хоть что-то могу знать? Или, что то же самое, почему я, ничего не могущий знать, всё-таки хоть что-то знаю?
3. Что я должен делать? Этот вопрос не констатация неисполненности. Он не нуждается в аналитике слова «должен». Он вновь обращён к пониманию устройства человека. В нём необходимо ответить на вопрос как, в каком случае возникает проблема долженствования в связи с делом? Что не определено во мне и почему я что-то должен делать, а не просто жить сообразно своему понятию? После Хайдеггера стало понятно, как может звучать сегодня этот кантовский вопрос. Что я, не имеющий сущности, должен делать. Что мне вообще делать, если я не отношусь к региону сущего, если я не марионетка бога и не автомат природы? Если я марионетка, то для меня не может существовать проблема должного. Если я автомат природы, то мои действия уже определены. Что мне делать, если я внутренне свободен? Как мне вести себя в этом случае? Как мне жить, если мир учреждается моим произволом?
4. На что я вправе надеться? Этот вопрос не обозначение нужды.В нём суть дела заключается не в ограничении наших прав. Дело не в том, что мы можем на что-то надеяться, а на что-то не можем. Суть дела состоит не в конечности человека. В вопросе выражена тревога в связи с ускользанием реальности. На что мне надеяться, если я сам причина реальности объектов своих представлений? На что мне надеяться, если я кладу себя в основание своих действий? Мне не на что надеяться, хотя я надеюсь. Что меня, одинокого, не подведёт, не обманет? В конце концов, во что мне верить, если я замкнут в себе самом? Не является ли моя вера вообще самообманом?
Философия после Хайдеггера отказывается понимать человека как сущее среди сущего. Человек не привратник бытия. Бытие ничего не значит без воображающего понимания человека. Поэтому философия отказывается от бытия в пользу субъективности, заменяя опыт – воображением, идею конечности человека – идеей его невозможности.
Опубликовано на сайте газеты «Завтра» http://zavtra.ru/blogs/filosofiya_posle_hajdeggera
