Онтология не знает ответа на этот вопрос. Она не знает, что делать с субъективностью, ибо пытается вывести из субъективности «фюзис». Западная философия говорит нам о важности знания и неважности веры. Она убеждает нас в тождестве сенсориума человека и животного и не замечает их различия. Поэтому она не пытается понять, чем существование чувственных вещей отличается от существования сверхчувственных вещей. Мы знаем, что дерево растет и существует, а свобода не растет, но тоже существует. Причина существования дерева в самом дереве, а причина существования свободы не в свободе, а в нас. Она есть, если мы хотим, чтобы она была. Современная философия не знает, что нам делать с призраками: превращать ли их, «оестествляя», в сущее или же отдавать их в распоряжение ничто, сделав вид, что их нет. А на нет, как говорит русский язык, и суда нет. Онтология пытается решить проблему призрака в рамках инклюзивной философии.

Изъян инклюзивной философии

Изъян инклюзивной философии состоит в том, что она полагает сознание в качестве знания. Но это ошибка, ибо знать мы можем природу, а сознавать мы можем только самих себя. Знание не имеет никакого отношения к сознанию. Первый признак сознания — это вера. Где появляется сознание, там появляются и призраки. Если мы превратим призраки в такое же сущее, как дом, стакан и всякие живые существа, то тем самым мы создадим второй «фюзис», относительно которого будем пытаться вновь строить знание, превращая «нечистую силу» в некое сущее. Что нам это дает? Это дает нам философский «инклюзив», то есть включение сверхчувственного в пространство чувственного. Но это обман. Никакой второй природы нет. Есть одна природа, и она всегда первая.

Всеединство сущего дает нам возможность мыслить сущее как некую сеть. Но какой ценой? Ценой отказа от возможности мыслить человека. В чем особенность этой сети? Ее особенность — в логически однородных переходах. В том, что она мыслится как решетка Мондриана, горизонтально, или как одно и то же во всех направлениях, как то, что просто есть. Один элемент сети, как коробки Джадда, ничем не отличается от другого элемента сети.

В сети важно местоположение, а не то, что заполняет это место. Что это значит? Это значит, что в сеть сущего нам придется включить и Бога, и дьявола, и добро, и зло, и свободу, и рабство. Всё это нам придется объявить сущим, не объясняя различия в способах существования.

Онтологически между всеми этими вещами мы не найдем никаких непреодолеваемых границ. Любое сущее может упорствовать в своем существовании. Таков итог философского развития западной мысли.

Сетецентричность мысли Хайдеггера

И даже Хайдеггер, один из самых влиятельных философов Европы, так и не смог объяснить, что поддерживает это упорство. Если бытие больше, чем человечество, то dasein не экзистирует, а просто существует как вещь, ибо причина экзистирования лежит в человеке. А он для Хайдеггера меньше, чем бытие.

Хайдеггер предложил бытие отличать от сущего. Для чего? Для того, чтобы среди всего сущего выделить одно, особенное сущее. Под этим особенным именем у него скрывался человек. Особенность его состояла в том, что у него не было прямого доступа к вещам, к их истине. Чтобы эта доступность появилась, ему, по мысли Хайдеггера, нужна была помощь бытия, отличного от существования. Но что такое бытие? Хайдеггер не нашел ничего лучшего, как определить его в качестве того, чего нет, но что всё-таки дано человеку. То есть определить его как призрак.

Но если нет того, кому оно (бытие) дано, то бытие никому не нужно. Существуя, человек не нуждается в бытии. Вопрос о доступности вещей отпадает сам собой.

Западная философия отклонила мысль Хайдеггера как недостаточно инклюзивную. Его бытие выходило за пределы сущего, указывая на некую вертикальную структурированность мира посредством невесть откуда взявшегося экзистирования.

Роль зеркала в распознавании сущего

Хоррор современной западной мысли предал забвению несомненную роль зеркала в работе исключения призраков из региона сущего. То, что существует, отражается в зеркале. То, что не существует, не отражается в зеркале. Данность того, чего нет, в зеркале не отражается, ибо она учреждается сознанием. Ее нужно исключить из сущего. Зеркало также не отражает времени. Следовательно, и время нужно исключить из сущего. Но инклюзивная философия этого не делает.

Для того чтобы можно было восстановить «исключающее» мышление в современной философии, нужно было когда-то перестать мыслить мир как сущее. Философия усилиями немногих перестала быть онтологией. Она стала антропологией. Как же теперь нам нужно мыслить мир? Теперь нам нужно учиться мыслить не мир как сущее, но человека как субъективность, как то, чего нет, но что учреждает себя посредством того, что ему дано. А что нам дано? Сон и грезы. Для этого всю философию нужно будет свести к ответу на вопрос «Что есть человек?». Что это значит? Это значит, что теперь нам придется, хотим мы того или нет, изменить свое понимание реальности.

Почему исчезает реальность?

Реальность — это не только вещи, но и призраки вещей. Вернее, всякие вещи и есть призраки. Почему призраки? Потому что, когда мы, например, смотрим в зеркало, мы в нем видим вещи, а призраки не видим. Призраки, которые рассматриваются нами как призраки, перестают быть призраками. Призрак только тогда дается нам как призрак, когда он воспринимается нами как вещь.

Мы видим вещи, хотя на самом деле смотрим, как говорит Платон, на идеи.

Иными словами, имея дело с реальностью, мы всегда будем находиться в такой ситуации, в которой мы можем за вещи принимать призраки и, наоборот, за призраки принимать вещи. И ничто нас не может избавить от этой двойственности. Следовательно, всякую реальность необходимо полагать как нечто двусмысленное, галлюцинаторное. Имея в виду эту двусмысленность, мы теперь можем поставить вопрос о проблеме идентичности человека.

Почему человек не совпадает с самим собой?

Что это за проблема? Ее суть состоит в том, что человек, с одной стороны, есть как сущее, а с другой — как данное. Тем самым он обнаруживает несовпадение с самим собой. Если человек учреждает одни данности, он один. Если он учреждает существование других данностей, он другой. Учрежденное становится условием существования учредителя. Поэтому и возникает вопрос: кто он сам по себе? Но и самого по себе его нет. Он всегда либо больше себя, либо меньше себя. Почему он больше или меньше себя? Потому что он не есть то, что он есть. Несовпадение с самим собой происходит из-за того, что человек изначально принужден наделять существованием объекты своих представлений. Что ему дано? То, что он учредил. При помощи этих данностей он либо включает себя в некое целое, либо исключает себя из него.

Зачем человеку эти данности, нельзя ли ему обойтись без них? Данности человеку нужны для того, чтобы посредством них расширять реальность и в этом расширении вести жизнь не в качестве animalitas, а в качестве humanitas, то есть человека. Убирая данности, мы тем самым превращаем человека в животное. Расширяя реальность, мы, люди, существуем в этом расширении независимо от реальности. Признание этой независимости выражается в мысли о том, что человек есть не космическое существо, а аутистическое.

Мы не часть Вселенной, мы часть воображаемого нами мира. То есть мы существуем как в сновидении. На самом деле, наша жизнь и есть наш сон.

Поэтому нет таких правил и норм, следуя которым можно было бы воспроизвести человека по законам мира, ибо сам он существует по законам сновидения.

Загадка «я» человека

Иначе говоря, если человек существует, то у этого существования нет сущности. Но как же нам тогда понять, почему в России люди идентифицируют себя как русские, а во Франции — как французы? В соответствии с чем? С какой сущностью, если ее нет? При этом все мы говорим, что у нас есть какое-то «я». Куда девается это «я» в том случае, когда человек говорит «мы», а также в том случае, когда он говорит «они»? Почему он иногда отождествляет себя с чем-то, а иногда возражает против отождествления? Ответ на эти вопросы прост: только у существования без сущности может возникнуть «я». Почему? Потому что существование без сущности есть существование во времени. Во времени всё тленно, всё исчезает. Нет ничего такого, на что можно было бы опереться. Только «я» человека неизменно во времени, ибо его нет. Оно, в отличие от вещей, не старится, не разлагается. На него мы и опираемся. Оно-то как раз и есть то, что возникает в нас не по законам мира, а по правилам сновидения.

«Мы» — это расширение реальности «я». «Я» — сужение реальности «мы». Только тот, кто не совпадает с самим собой, может попытаться найти это совпадение в призрачном «мы» или исключить его, говоря «они».

Не свидетельствует ли всё это о том, что все наши попытки найти какой-то культурный код у человека никакого смысла не имеют? Сама идея кода возникает как натурализация того, чего нет. Как самообман инклюзивного мышления.

В чем изъян этого мышления? В том, что оно мыслит человека как сущее. Но мыслить человека как сущее — значит не мыслить то, что ему дано. Вернее, не мыслить то, что он учреждает как сущее посредством веры. Мыслить человека — значит мыслить его раздвоенность в нем самом. Поскольку человек не совпадает с самим собой, он преодолевает это несовпадение в причастности к тому, что дает ему тождество с собой. И неважно, будет ли это тождество достигаться посредством учреждения «я», «мы» или еще каким-то способом. Если бы человек изначально совпадал с самим собой, то никакая бы сила не заставила его жить с другими, такими же, как он, во времени. Если бы у человека была сущность, то его существование не нуждалось бы ни в какой культуре. Он был бы уже заранее закодирован посредством своего тела. Человек свободен от всякого кода, но поэтому он принужден к тому, чтобы начинать свою жизнь с первого шага, то есть с учреждения себя как причины реальности. Не об этом ли спорили Августин и Пелагий?

Пелагий и Августин

Что такое культура? Это то, что есть в нас, но от нас не зависит. Никто из нас не учреждает культуру как культуру. Культура дает нам тождество с самими собой ценой лишения нас свободы воли. Культура ставит нас вне морали. Либо мы вне культуры и тогда у нас есть мораль и мы свободные существа, либо у нас есть культура и тогда мы стоим вне морали и у нас нет свободы выбора.

О чем спорили когда-то Пелагий и Августин? О коде. Августин говорил, что код есть. Пелагий говорил, что никакого кода нет. Что кодом называл Августин? Грех. Вернее, чувство греха. Если ты родился, то ты уже греховен и ты лишен свободы. До того, как Адам и Ева съели плод познания, человек был свободен, а это значит — и морален. И никакой культуры у него не было.

После того как мы съели плод, мы стали культурными. Грех — наша культура. Она закодировала нас, и мы стали христианами. Вместо свободы у нас появляется действие по благодати.

Что говорит Пелагий Августину? Нет, человек всегда свободен, то есть всегда морален. Никакая культура не может связать ему руки, наши руки всегда развязаны, и мы всегда бескультурны.

Как понять, куда попадает младенец, умирая? Пелагий говорит, что в рай, ибо он невинен. Августин возражает: нет, он попадет в ад. Почему? Потому что он виновен в том, что родился. То есть он уже закодирован грехом. Сегодня, когда мы говорим «код культуры», мы думаем, что он действует в нас наподобие генетического кода в биологии. Но это иллюзия, обман. Прав не Августин, прав Пелагий. «Культурный код» — слова, которые говорят, что мы знаем, как устроена природа, но не знаем, как устроен человек. Но как устроен человек? Он устроен не структурно, не как вещь, а как призрак, в нем нет никакой сущности.