Понимаем ли мы, что мы говорим, когда утверждаем, что люди скоро станут киборгами? Нет, не понимаем. Почему не понимаем? Потому что мы привыкли думать, что от обезьяны произошел человек, а от человека произошла машина. И теперь эта машина вскарабкалась на вершину эволюции и объявила себя нашим искусственным интеллектом. О чем это говорит? О нашем непонимании того, что такое сознание и почему оно есть у человека. Философский антрополог Федор Гиренок — о том, почему сознание совсем не нужно животным и невозможно у изделий из кремния.
Естествознание вступило в завершающий этап своего развития. Понятие природы исчерпано. Начался переход к изучению субъективности. Существует два варианта этого перехода. Первый сформулировал Кант. Он состоит в изучении причинной связи представлений человека с их объектами. Эта каузальность содержится в любом человеческом желании. Если для достижения цели мы используем суеверие, то это суеверие только доказывает причинную связь между представлением и его объектом. Стремление человека к объектам своих грез не может удержать даже недостаточность сознания для понимания сути грез, к объектам которых он стремится.
Второй вариант представляет биоэтика, которая пытается преодолеть пропасть между миром природы и миром субъективности. Конечно, можно высказывать моральную оценку биотехнологий, но нельзя преодолеть пропасть между природой и желаниями человека. Кто придумал биоэтику? Не животные. Ученые. Для чего? Для того чтобы скрыть разрыв между знаниями о природе и знаниями о том, как работает субъективность. Хотя все понимают, что никакой биологической этики нет и никогда не будет. А что есть? Есть произвольные обязательства, взятые на себя человеком по отношению к своему телу и к телу животных. Чем определяются границы технического отношения к нашему телу? Эти границы определяются тем, что наше тело ведет себя как художник. Оно создает в нас без всяких причин узоры и затем раскрашивает их в разные цвета. При этом оно еще и создает в нас пустые желания, заполняя которые мы создаем себя и весь человеческий мир. Техническое не грезит. Более того, оно не знает мир живого, то есть мир цветов, звуков и запахов. Поэтому оно опасно.
У животных нет никаких обязательств по отношению к человеку. У них, как говорит Кант, патологическое поведение. Они зависят от вещей, а человек зависит от пустых желаний. Не будет у нас пустых желаний, не будет у нас ни воли, ни аффектов, ни разума. Что такое пустое желание? Это желание невозможного. Поэтому мы можем взять на себя какие-то обязательства, ибо у нас, у людей, не патологическое поведение, а моральное.
Диоген Лаэртский рассказывает об одном скептике, который призывал людей воздерживаться от суждений, озираться вокруг, пребывая в нерешительности. Однажды на него набросилась собака, и философ бросился от нее наутек. Когда же ему напомнили о том, что он скептик и что его поступки должны соответствовать его философии, скептик сказал: «Но ведь собака же не знает о том, что я скептик». К этому я лишь добавлю, что собака ничего не знает и о биоэтике.
В конце XIX века Гуссерль написал книгу «Философия математики». Фреге прочел ее и сочинил на нее рецензию, в которой обвинил Гуссерля в психологизме. Обвинить кого-либо в психологизме — значило обвинить в ненаучности, в измене науке. А Гуссерль очень хотел быть ученым и очень не хотел быть психологом. Гуссерля интересует сознание. Фреге интересует язык.
В чем состоял психологизм Гуссерля? В том, что он попытался свести математику к актам сознания. А что хотел Фреге? Он хотел математику свести к логике. Гуссерль об этом знал, ибо читал его статью «Значение и смысл». Что говорит Фреге в этой статье? То, что смыслы объективны, но объективны они не так, как значения. Значения приписаны пространству, протяженности, на них можно указать пальцем. Например, это — Наполеон. А на смысл пальцем не укажешь. Но тогда в чем состоит его объективность? В том, говорит Фреге, что смысл не зависит от человека. Но как может быть смысл объективен, если он устанавливается человеком? Фреге говорит, что смысл устанавливается не человеком, а языком. Но кому принадлежит язык? Этот вопрос должен был задать логику Фреге математик Гуссерль. Но Гуссерль его не задал, и поэтому развитие философии сознания пошло, благодаря Гуссерлю, по антиантропологическому пути. Что это значит? Это значит, что на место сознания встанет язык. При этом нужно понимать, что мысли в языке не от языка, а от человека.
Сознание, говорит Гуссерль, это не часть мира, не вещь в ряду других вещей. Изобретение смыслов — единственное, что сознание умеет делать. Язык, говорит Фреге, — это часть мира, вещь среди вещей. Но откуда тогда в нем смыслы? На этот вопрос Фреге не отвечает.
Правота Гуссерля состояла в его убеждении, что сознание для того и существует, чтобы придавать смыслы бессмысленному. Иными словами, сознание — это субъективность. Но если сознание — это субъективность, то учреждаемые им смыслы никак не могут быть объектами, независимыми от человека. В субъективности можно обосновать объективность объекта, но не смысла. Ранний Гуссерль всё это знал и выдвинул одну из своих самых гениальных идей. В чем она заключалась? В том, что если мы вычеркнем сознание, то мы одновременно вычеркнем и весь мир. То есть если мы согласимся с тем, что нет никакого сознания, а есть только язык (интеллект), то мы согласимся и с тем, что нет никакого мира.
Но ученики Гуссерля, услышав его сокровенную мысль, возмутились. Они подняли бунт и потребовали объяснений. Что сделал Гуссерль? Он не стал настаивать на своем. Он сдался, уступил. Он один, а их много. И еще: а вдруг Фреге прав? И он, Гуссерль, принял идею Фреге о том, что смыслы объективны и не зависят от человека. Согласившись с Фреге и учениками, Гуссерль должен был отказаться от безумной идеи о том, что если нет сознания, то нет и мира. Он согласился, что он не субъективный идеалист, и отделил субъективность от человека. И это была его ошибка.
Образованная публика требовала от философии конкретности. Она требовала отказа от надоевшей всем абстрактности. И Гуссерль пошел ей навстречу. Он стал убеждать всех в том, что его философия хочет вернуться назад, к вещам. Конечно, всякая философия есть личное дело философствующего. Если бы философия была культурным жестом или социальной манифестацией, то она была бы средоточием не смыслов, а всяких предрассудков.
Что же значит вернуться к вещам? Это значит, что нужно решить, что ты выбираешь — вещи или знания о них? Если ты выбираешь вещи, то вместе с ними ты выбираешь и очевидность. Но при этом ты вычеркиваешь знания о вещах. Если ты выбираешь знания, то ты теряешь очевидность. Что дает очевидность?
Что дают нам суждения? Они не нуждаются в очевидном, ибо помещают тебя в горизонт абсолютного знания. Кто судит, тот всегда владеет относительным знанием. Вернуться к вещам — значит выбрать очевидное в надежде увидеть вещи такими, какие они есть сами по себе.
По сути дела, вся трансцендентальная феноменология Гуссерля состоит в том, чтобы соединить несоединимое, а именно: соединить очевидность и знание. Она пытается показать, как субъективность порождает смыслы, которые объективны, то есть не зависят от человека. Ведь если субъективность не связана с человеком, то она может быть локализована где угодно: в животном, в машине, в киборге, в гибриде и т. д.
Почему Гуссерль не исправил свою ошибку? Для того чтобы ее исправить, ему нужно было бы выкинуть идею об интенциональном строении сознания, а также отказаться от мысли о предметности сознания. Напротив, Гуссерль решил отказаться от кантовских понятий трансцендентальности и априоризма только для того, чтобы сохранить идею объективности смысла. Эти мысли Гуссерля с восторгом были приняты мировой философией. Гуссерлю оставалось лишь примкнуть к мнению большинства, которое было сформировано 500-летним господством науки в Европе.
Что мы потеряли вместе с этим? Мы потеряли мысль о том, что сознание — это способ расширения реальности посредством учреждения существования объектов мыслей и чувств, а также мы потеряли мысль о том, что сознание вообще не имеет никакого отношения к производству знания. Оно имеет отношение только к самовоспитанию человека.
В статье «Феноменология» в Британской энциклопедии Гуссерль пишет:
«Феноменология есть <…> целостное самовоспитание человека, совершаемое во имя универсального разума».
Всё так, кроме последнего, а именно универсального разума. Ибо универсальный разум предъявил себя нам сегодня в виде нашего искусственного интеллекта.
Кант придумал теорию продуктивного воображения априори. Что это за теория? Она говорит об особенностях человеческого тела. Наше тело устроено так, что ведет себя как художник, который смотрит на свою картину со стороны. Чтобы смотреть со стороны, нужно создать себя. Создать себя, но как? Каждый человек может создать априори, то есть до встречи с животным, фигуру животного. Сначала создаваемый нами параллельный мир существует только в нас как способность к галлюцинированию. Затем мы вступаем в коммуникацию с учрежденными образами вне нас. Мы начинаем, как говорит Кант, воображать. Для чего нам это воображение? Для того чтобы создать себя. Но как можно создать себя, если нас нет? Кант говорит, что, когда мы воздействуем на себя, мы есть. Воображать — значит воздействовать на себя. Мы воздействуем на себя даже тогда, когда просто, как животное, воспринимаем предмет.
Этот кантовский ход мысли был никак не понят и не принят общественностью. Почему его не принимали? Потому что считалось, что человек разумен, а разум объективен. А Кант говорит, что человек разумен, но только разум у него субъективен. Почему? Потому что есть три ствола познания. Два из них — это чувственность и рассудок, но оба они коренятся в третьем — в воображении. Но воображение — это ведь некая сомнительная субъективная способность. Где же здесь разум? Разве может такой разум быть основой наших действий, если сам он основан на зыбкой и субъективной почве воображения?
Кант попытался исправить свою теорию. Для чего? Для того чтобы никто не мог сказать ему, что он, Кант, ведет в дебри субъективности. И Кант во втором издании «Критики чистого разума» заменил продуктивную способность воображения априори на трансцендентальное единство апперцепции. Но указание на единство сознания ничего не давало Канту для разъяснения того, откуда берется знание.
Кант — это всё-таки не Гуссерль. Позднее в «Критике практического разума» и в «Критике способности суждения» он вернулся к своей мысли о воображении, без понимания которой сегодня ничего нельзя сказать ни о сознании человека, ни о человеке.
Но Кант спрятал мысль о продуктивном воображении априори в своей теории способности желания.
«Мне, — говорит Кант, — за подобный метод <…> сделали упрек и осуждали [мою] дефиницию способности желания…».
За что осуждали? За то, что Кант пытается из ничего сделать что-то. Какую же он предложил дефиницию? Способность желания Кант понимает «как способность быть посредством своих представлений причиной действительности предметов этих представлений…». Что из этой дефиниции следует? Что посредством своих грез я делаю действительными объекты этих грез. Вернее, делание объектов грез действительностью делает нас теми, кто мы есть. Оно создает нас, людей. Создает нас благодаря чему? Благодаря пустым желаниям и энергии неудержимых стремлений заполнить эту пустоту. Если бы не было пустых желаний, то не было бы у человека и разума, каузальность которого проявляется в искусстве и морали. Пустые желания обманом переводят нас из мира природы в мир сверхчувственных объектов, в мир свободы.
Только эта параллельная реальность относится к миру свободы, только она является человеческой. Для чего человеку практические идеи? Вот ответ Канта:
«…для того, чтобы реализовать то, что не существует, но что может стать действительным благодаря нашему поведению, и притом сообразно с этой идеей».
Источник:
https://knife.media/husserl-kant/
