Кто в философии смог поставить вопрос о человеке? Никто. Кто это понял? Фуко, который попытался всё объяснить Бадью. А вот Бадью такой подход удивил. Ведь о человеке кто только не говорил: и те, кто имел в виду бытие, и те, кто имел в виду Бога, и те, кто говорил о социальном. Для Бадью философия вообще имеет смысл только тогда, когда занимается бытием. Так ли это? Философ Федор Гиренок разбирается в истории вопроса о человеке и предлагает собственный ответ.
В 1965 году Фуко, отвечая на вопросы А. Бадью, заговорил о появлении в начале XIX века антропологического стиля мышления. В это время, на его взгляд, «впервые возник вопрос, который Кант сформулировал в своей „Логике“: что есть человек?». Бадью был удивлен. «Но ведь и до Канта существовали труды, которые исследовали природу человека», — поправил он Фуко.
Фуко стоял на своем: «…Для меня философия никогда по-настоящему не исследовала вопрос о природе человека».
Кто из них прав? Конечно, Фуко.
В европейской философии впервые вопрос о человеке поставил Кант во введении к «Логике». Что значит поставить вопрос? Это значит спросить себя: что есть человек не в связи с Богом, не в природе, а сам по себе. Чтобы спросить о человеке самом по себе, Канту потребовалось отличить школьное понятие философии от мирового. Отличив их, Кант скажет: философия есть наука о «внутреннем принципе выбора между разными целями».
Внутренний принцип — то есть скрытый внутри человека, на поверхности ненаблюдаемый. Чтобы его обнаружить, нужно порядок существования вывернуть наизнанку, иначе не понять, ради чего существует разум и для чего его использует человек. Кант во введении еще раз вернулся к мысли о философии, чтобы сказать для тех, кто не понял, что «философия есть наука о последних целях человеческого разума».
Обращает на себя внимание сочетание слов «наука» и «цели». Наука претендует на истину и объективность. Цели — это субъективность. То есть, следуя за Кантом, мы приходим к выводу, что философия — наука о субъективности. Но ведь это оксюморон, нечто невозможное: искать истину в сфере субъективности. В свою очередь, определение последних целей человеческого разума вытекает не из представлений об устройстве мира. Оно вытекает из ответа на вопрос, что есть человек.
Хайдеггер видел опасность кантовской философии в том, что она якобы погружает философию во тьму человеческой субъективности. Гуссерль, следуя за Кантом, открывает существование трансцендентальной субъективности. У Канта слово «трансцендентальный» означает «человеческий». Гуссерль заговорил о нечеловеческой субъективности, то есть трансцендентальной.
Хайдеггер, решив спасти философию от субъективности, определяет ее как науку о бытии. В «Основных проблемах феноменологии» он пишет: «Философия есть наука о бытии». То есть философия — это наука о существовании, которое предшествует тому, что существует. Бытие для Хайдеггера выше всякого человека или человечества.
Признание позднего Хайдеггера в том, что бытие зависит от существования человека, означает закат европейской философской мысли.
И его сумерки сказались на мысли Мерло-Понти.
Ошибка Мерло-Понти состоит в том, что для него философия — не наука о внутреннем, а наука о внешнем. Что это значит? Что он, следуя за идеей позитивности философии, помещает сознание в границах тела.
Современная антропология исходит из кантовской мысли о том, что сознание возможно не в границах тела индивида, а в границах субъективности, которые, в свою очередь, определяются отношением человека и его медиума. Что значит медиум? Для ребенка — это его мама. Для человека — это то, что связывает его с сознанием. Если бы сознание было природным свойством тела, то медиум ему был бы не нужен.
Мерло-Понти ошибся, взяв за основу своей философии отношение сознания и тела. На самом деле, сознание — не внутреннее тела, а тело — не внешняя граница сознания. Между сознанием и телом нет никаких отношений. Границей сознания является субъективное. Границей тела — другое тело. А восприятие существует не для того, чтобы внешнее вошло во внутреннее и там структурировалось. Восприятие человека — это воображение.
Можем ли мы рассматривать содержание внутреннего чувства по аналогии с внешними чувствами? Конечно, можем, если решим, что внутреннее время, время галлюцинаций и время вещей аналогичны. Если допустим, что это одно и то же время. Даже Кант делал такие допущения. Даже он колебался в решении вопроса о том, что делает человека человеком. В результате ему приходилось отказываться от продуктивного воображения априори. А отказать воображению в создании новых образов — значит отказать человеку в праве на существование, отличное от животного существования.
Кант боялся, что воображение человека возьмет верх над рассудком, над здравым смыслом, и тогда окажется, что человек изначально болен неким неистовством, что им правит не память, а воображение, не логика, а случай. Иными словами, правила соотношения памяти и воображения таковы: кто помнит, тот еще не воображает, а кто воображает, тот уже не помнит.
Кто забывает, тот начинает всё с самого начала, кто помнит, тот повторяет. Один идет по колее, другой прокладывает новый путь.
Антропологические идеи Канта следует прочитывать зеркально. А это значит, что поиски чистого разума приводят на самом деле не к уму, а к чистому безумию, к воображению, которое управляет человеком. Если признать, что образы человека порождены воображением, а не внешними чувствами, то необходимо будет признать также и то, что человек — не функциональная вещь, а чистая спонтанность. Конечно, внешние чувства порождают в нас многие представления. Но не все. Если бы они определяли все образы, то человек был бы абсолютно невозможен. А поскольку они определяют не все образы, постольку появляется возможность для воздействия человека на самого себя.
Возникает вопрос: а кто же порождает остальные образы? Почему в нас всегда есть так называемые свободные образы? На него существует два ответа. Один из них дал Фрейд. Вот что он пишет в статье «Невроз и психоз»:
«В норме внешний мир проявляет свою власть над Я двумя способами: во-первых, посредством новых актуальных восприятий, во-вторых, благодаря запасу накопленных воспоминаний о прежних восприятиях, которые в виде „внутреннего мира“ выступают как собственность и составная часть Я».
Внешний мир для Фрейда — реальность. Внутренний мир он заключает в кавычки. А это значит, что никакого внутреннего мира для него нет. В лучшем случае это память о накопленных восприятиях внешнего мира.
Фрейд создает примитивную антропологию, в терминах которой нельзя понять, как же человеку удается проявить свою власть над миром, как ему удается учредить новое и почему человек раздвоен еще до того, как его Я противопоставит себя Сверх-Я и вступит в конфликт с самим собой.
Другой ответ дал Кант. По его словам, воображение человека создает больше образов, чем могут создать внешние вещи. Канта интересует прежде всего человеческий способ познания предметов, а не какой-то иной, нечеловеческий.
Конечно, есть еще и третий ответ. Он состоит в признании того, что человек есть чистая галлюцинация. Но если бы это было так, то люди всегда были бы детьми, и Бог не смешал бы языки, и люди построили бы Вавилонскую башню, то есть получили бы, как говорит Деррида, доступ к самому высокому, Всевышнему.
Когда говорят о человеке, обычно имеют в виду, что это живое существо. Слово «живой» — слово-заглушка. Для чего? Для мысли о том, что для человека мало быть живым. Ему еще нужно что-то человеческое. А что это такое? Живым может быть и животное, но животное — не человек. Нельзя сказать: мы шли, я и корова. Нельзя, как скажет Кант, уважать животное. Уважать можно только человека. Почему? Потому что он думает, или, как скажет Хайдеггер, он мыслит. Но что значит мыслить? Если мыслить — это считать, вычислять, следовать алгоритму, то мыслит и робот? Человек — не робот.
Что не умеет делать техническое существо? Оно не умеет грезить. Можно ли его научить грезам? Нельзя. Почему? Потому что грезить вообще может только органическое существо. Только оно может показывать себе картинки-образы. Но эта «способность» живого заблокирована законами природы. Если живое «хочет» жить, то ему надо забыть о грезах. Жизнь и грезы, бытие и грезы несовместимы. Либо бытие, либо грезы.
Чем человек отличается от животного? Тем, что человек грезит и его жизнь есть не что иное, как сон наяву. Что значит сон наяву? Сон наяву — это отношение человека к самому себе. Ни одно животное не может относиться к самому себе.
Человек — единственное существо в мире, которое научилось относиться к самому себе.
Мыслить — значит воображать. Как это стало возможно? Очень просто. Благодаря тому, что однажды взорвались галлюцинации и человек узнал себя в наскальной живописи. Человек рожден ни трудом, ни природой, ни обществом. Он рожден взрывом галлюцинаций. Что такое галлюцинации? Галлюцинации — то место, где заканчивается природа и начинается человеческое. Что значит взрыв? Это значит, что вопреки законам эволюции человек «выбрал» не жизнь в природе, а свои грезы, и поэтому его жизнь стала иной. Она подчинена до конца дней его образам, речи, мысли. Все его желания подчинены воле, соотношению того, что он хочет, с тем, что он может. У природы нет никакой надобности в воле.
Если рождение человека — всегда взрыв галлюцинаций, то жизнь человека — созидание себя, или, что то же самое, серия локальных взрывов. При этом никто никаких гарантий успешности этих взрывов дать не может. Человек рождается не для блеска цивилизации, культуры и общества, а для сочинения своей внутренней жизни.
Человек принадлежит своему существу лишь постольку, поскольку слышит зов собственного бытия. Что это значит? Это значит, что не человек принадлежит бытию, а бытие принадлежит человеку. У человека нет никакого просвета бытия, в котором он должен был бы стоять. У него есть только один свет. Это свет его грезы, свет его галлюцинирующего сознания. А выстоит он в этом свете или упадет — зависит только от самого человека.
